No

Технический директор «Медузы». Мы не указываем его полное имя из соображений безопасности.

«Медуза», в принципе, задумывалась как такая высокотехнологичная bulletproof медиа-организация. Bulletproof для государственного или какого бы то ни было влияния. Мы с самого начала [в 2014 году] решили, что будем готовиться обходить интернет-блокировки и предполагали, что они будут усиливаться со временем. И сразу сделали медиа за рубежом, чтобы не было физического давления со стороны государства.

Начало войны было шоком. К этому времени мы наладили процессы в отделе, все хорошо и стабильно работало. Я даже начал ставить телефон в режим «не беспокоить». Этот режим пробивается, если позвонить абоненту три раза подряд. В шесть утра зазвонил звонок и мне сказали: началась война. Дальше шок. Этого я даже не помню ничего. Ну, а дальше ты уже сидишь за ноутбуком и быстро-быстро идут созвоны. Надо накидать какой-то план, что в каком порядке, что мы делаем, какие могут возникнуть проблемы, — быстро.

У нас тогда не было офиса, у нас была квартира, на которой мы могли собраться. И мы начали стекаться в эту квартиру. Я помню, что я заказал кучу «Макдоналдса». И вот мы там сидели и как-то было очень страшно, просто всех трясло. Я помню еще этот шок, когда я выходил на улицу. Я выхожу, люди катаются на скейте, кто-то смеется, то есть люди продолжают жить как они жили. А для меня мир уже перевернулся. Он не будет прежним. Да, и вот как тогда я отключил режим «не беспокоить», так с тех пор у меня его нет.

Это был марафон, который продолжался без выдоха чуть ли не год. Мы решали экстраординарно сложные задачи, которые никто никогда не решал — от эвакуации сотрудников до перестроения нашей инфраструктуры, процессов на новый режим. И огромное количество безопасности, безопасности, безопасности для сотрудников. Это был такой прямо тяжелый год. Сейчас уже полегче. Сегодня я увидел в рекламной рассылке сообщение, что на инфраструктурные сервисы скидка 30% при заключении договора на три года. И я такой думаю: надо брать. И потом еще подумал: кажется, появляется перспектива.

Но это не значит, что все стало хорошо. Сегодня у меня был созвон, который начался со слов «У нас снова идеальный шторм». Это состояние, в котором мы тоже живем. Сначала начинается какая-то паника. Надо сесть, успокоиться. Я делаю как в школе учили. Дано. Текущие условия. Что нам нужно решить. Если задачи сложные и нерешаемые, надо разбить их на две… Если надо — на пятьдесят, если надо — на тысячу простых решаемых задач, — и дальше их решать. Это позволяет понимать, что даже в безвыходной ситуации есть выход. Когда ты три-четыре таких кризиса проживаешь, ты в принципе уже спокоен как патологоанатом.

Один из последних триггеров, например, — это удаление приложений из App Store в России по требованию властей. Сначала удаляли VPN-сервисы. Потом взялись за приложения изданий, которые являются, как и «Медуза», «нежелательными организациями». Это прямая угроза нам. Высокие риски для нас однозначно. Соответственно, это повод провести какой-то риск-планнинг того, что мы будем делать.

Там — с той стороны — работает много людей, там много денег, но это и слабость. У них много денег, они не креативны, они засыпают это деньгами, они не замотивированы. У этих людей есть задачи, которые им спускают не очень эффективные менеджеры. Они просто выполняют свои задачи, выполняют свою работу. Они не очень креативны. То есть для них это KPI. А для нас это квест, вопрос выживания. Это наше преимущество, наша сильная сторона. Мы всегда стараемся придумать что-то хитрое, очень странное, креативное, вроде версии сайта, которую можно распечатать как газету, и когда оно выстреливает — это вообще супер.

Я был успешным работником в большой фармкомпании. Почему я выбрал работу в «Медузе»? Социальная ответственность. Вторая причина — это противоположность корпорации. Там дорогие консультанты пытаются сделать бирюзовую организацию. А тут она уже бирюзовая, но никто не знает, что это значит. Может, я и предыдущую выбрал не просто так — это была компания, которая занималась тяжелыми заболеваниями. У всех, конечно, разные причины, но у большой части разработчиков — у них есть эмпатия, желание не стоять в стороне и сделать то, что они могут сделать. Еще как топливо работает ощущение несправедливости, желания восстановить эту справедливость, оно помогает вообще… Но самое главное все же — это impact, какой-то вот результат. Когда ты сам что-то руками сделал, и ты видишь какое-то последствие, этот impact этих действий, и вот это очень сильно питает.

Когда-то до войны были радужные мечты. Ну, к примеру, я думал, что перееду в Швейцарию, буду разводить гусей, жить на ферме. Буду счастливым человеком из фильмов. Потом мечты полностью разрушились. Осталось ощущение, что надо просто дожить, просто не свихнуться. Когда-то ребенком я узнал, что люди в старости выходят на пенсию — и они просто получают деньги, ничего не делая. Я думал: так я же буду играть в компьютерные игры! Всю свою старость буду играть в компьютерные игры и пройду их все. Все игры, которые за время, пока я учился и работал, вышли. Вот это была моя детская мечта.