Эссе
Сто лет назад надежда была мейнстримом западного искусства. Самые влиятельные художники того времени верили: новая эстетика сформирует новое, свободное и справедливое общество. Они больше не хотели подражать реальности, как их предшественники — они мечтали создать другую, лучшую реальность. Первая мировая война не разуверила их, что счастливое будущее возможно, а лишь убедила, что прежний порядок никуда не годится — и что нужна радикальная перестройка культуры и социума.
Такой философии придерживалась, например, школа Баухаус. Ее основатель и первый директор, архитектор Вальтер Гропиус, пройдя войну, убедился, что миссия интеллектуала вообще и человека искусства в частности — строить мир, где не будет насилия.
Баухаус — это не только революционный подход к творческому образованию и к дизайну, это прежде всего революционная трактовка самой сути искусства. Лидеры школы настаивали: художник творит для людей, предлагает им целый образ жизни, а не просто отдельные изящные вещи вроде картин и скульптур. Причем работает он для всех, а не только для самых обеспеченных: проектирование доступного жилья — важнейшая цель, провозглашенная Баухаусом.
Как известно, утопия раннего модернизма потерпела крах. Баухаус закрыли нацисты. ВХУТЕМАС, его советский аналог, был уничтожен сталинским режимом. Тоталитарные диктатуры не только разгромили ключевые институции художников-идеалистов — они подорвали надежду на лучший миропорядок. Человечество насмотрелось на антиутопии и разлюбило утопии.
Судьба модернистского наследия сложилась совсем не так, как того хотели сами модернисты, мечтавшие о равенстве — и творившие для мира, где не будет богатых и бедных. Их работы превратились в предметы роскоши: скажем, оригинальные вещи, спроектированные педагогами и выпускниками того же Баухауса, сегодня могут позволить себе немногие.
Очевидно, в XXI веке не может быть ни Баухауса, ни советского авангарда — а скорее всего, ничего подобного не будет уже никогда. Такие явления в культуре возможны, когда есть безусловная вера в счастливое будущее, а это как будто не наш случай. И все же художники-альтруисты по-прежнему существуют. Чем же они занимаются?
Современные творцы не сочиняют будущее, а чинят настоящее, стараясь сделать мир чуть более пригодным для жизни. Японский архитектор Шигеру Бан проектирует шелтеры для беженцев из картона и пластика: эти здания красивые, легкие, прочные и специально разработаны так, чтобы любой, даже самый неопытный строитель мог их собрать. Российская художница Алиса Йоффе рисует в своем привычном стиле навигацию в пункте сбора гуманитарной помощи для украинцев в Тбилиси. Немецкий режиссер Георг Жено, лидер «Теспис центра» в Баутцене, приглашает непрофессиональных актеров-иммигрантов, чтобы те могли рассказать о своем опыте с театральной сцены — в формате документального театра.
Такие авторы поддерживают уязвимые группы, культуры и языки, защищают исчезающие памятники культуры и истории. Наконец, они документируют эпоху, чтобы диктаторы и пропагандисты будущего не смогли сфальсифицировать память о ней.
Как много в этом надежды? В сущности, не так мало — но надежда эта иная. Сегодня художники надеются не на новый лучший мир, а на горизонтальные связи, частную инициативу и точечное сопротивление злу. В общем, на человека и независимые сообщества.
Быть может, это единственный род надежды, который остается нам сегодня. Мы не спасем всех — что, если попробовать помочь хоть кому-нибудь? Мы не можем рассчитывать на фундаментальную перестройку человечества — но, может, нам стоит рассчитывать друг на друга? Словом, что даст нам надежду, если не солидарность?
Антон Хитров