No

Писательница, авторка книги «(Не) о войне», украинская беженка

Когда я была маленькой, я видела в Украине беженцев из Конго. Мне казалось: с ними это случилось, потому что они жили очень далеко отсюда. Наверное, в каких-то землянках. Тогда я не представляла, что война не различает людей. Неважно, где ты жил, какой у тебя был социальный статус, сколько ты зарабатывал, насколько ты умен, какое у тебя образование: когда война приходит, она приходит ко всем.

Сейчас скажу сказочным языком: я как будто пошла гулять в волшебный лес и уснула, а когда проснулась, увидела, что вокруг уже не моя реальность. Звучит здорово, но на деле это не так. Ты теряешь все связи разом. Есть вещи, без которых нормальная жизнь невозможна. Когда ты долго живешь на одном месте, у тебя есть любимые места, какие-то якоря, которые помогают, когда тебе грустно, когда нужно найти силы, когда ты хочешь банально отвести друзей в любимый ресторан. У тебя этого больше нет. Это полностью новый мир.

Этот разрыв не только физический, он эмоциональный. Физически можно вернуться домой. Я могу приехать, привезти с собой мою немецкую семью. Надеюсь, однажды это случится. Но я не знаю, как связать эти две части моей жизни воедино. Это словно две разные жизни, между которыми лежит огромная черная полоса, которую я не могу преодолеть. Мне часто не хватает себя прошлой — и прошлого опыта, на который я могу опереться.

Если от вас отрезали кусок, он уже не прирастет обратно. Вы всегда будете чувствовать, что чего-то не хватает. Вам всегда будет от этого одиноко, холодно, страшно. Если что-то, от громких звуков на улице до фильма, теоретически может привести к ретравматизации — скорее всего, так и случится. У меня до сих пор бывают мысли: не стоит покупать слишком много мебели в новую квартиру, слишком много одежды — вдруг придется бежать и все бросать?

Я всегда буду украинкой и не хочу быть никем другим. Я хочу, чтобы моя немецкая семья знала, что я украинка, чтобы мои дети, если они у меня здесь появятся, знали, что их мама — украинка. У меня здесь нет никакого конфликта: мне кажется, это нормально, когда ты приезжаешь в новую страну, интегрируешься, но при этом остаешься тем, кем ты был до.

При этом я русскоязычная украинка и настаиваю на этом: я имею право говорить на русском языке, я буду продолжать писать на русском языке, нравится вам это или нет. Вы можете не поддерживать меня, например, просто не читать мою книгу, не покупать ее. Но вы не можете отобрать у меня мой паспорт или запретить мне называться украинкой.

Есть огромная часть украинского населения, которая говорит по-русски. Да, многие отказываются от русского языка, я их понимаю и даже поддерживаю. Если мои друзья просят меня говорить с ними по-украински, никаких проблем. Но я сама буду решать, на каком языке мне писать, потому что сейчас это про мою жизнь, про мое выживание, и никто больше мне не поможет, если я не помогу себе сама.

Когда человек находится в опасности и чувствует себя беспомощным, ему нужно найти понятный, конкретный раздражитель, а затем обесчеловечить его, обесценить. Тогда ты можешь куда-то сливать свои эмоции. Это нормально, когда ты сидишь в подвале под обстрелами. Под обстрелами ты говоришь себе: русские солдаты, пришедшие в мой дом — не люди. Ты не выживешь, если будешь размышлять о том, что у них вообще-то семьи, что их сюда пригнали. То же самое происходит на фронте.

Беженцы, приезжающие сюда, в Германию, тоже сталкиваются с этим чувством беспомощности. Поэтому они находят для себя условного противника — например, русский язык. Это очень удобно, потому что русский язык ничего не может сказать в ответ. Ведь это просто язык, инструмент.

Я слышу много когнитивных искажений. «Ты говоришь на языке оккупантов». «Из-за того, что ты говоришь на русском языке, Путин до сих пор не проиграл». Я понимаю, насколько завирально это звучит. Но люди так мыслят, потому что это помогает им выживать, избавляться от тяжелых эмоций. Это проще, чем признаться себе, что мир устроен сложнее, задаться вопросами вроде «Что такое вообще язык?», «Как я должен относиться к украинцам из регионов, где говорят по-русски?» Думаю, у людей просто нет на это энергии. Им приходится искать работу, жилье, заботиться о детях, осваивать новый язык.

Я верю, что можно сохранять баланс, продолжать следить за событиями, не отворачиваться, не закрывать свое сердце и свои мысли — и строить свою жизнь здесь или в какой-то другой стране. Мне хотелось показать это на своем примере, чтобы люди, сопереживая, понимали, что в этом нет ничего предосудительного.

У меня как у писателя есть много возможностей. Мое положение выгоднее, чем у других беженцев: у меня есть силы и возможность размышлять. Если я могу это делать, значит, я должна, потому что не все могут себе это позволить. Часто люди просто эмоционально раскатаны. У них не остается времени и сил. Значит, это должны делать писатели, художники, драматурги — своими работами они как раз дают пространство для размышления.