No

Главный редактор «Медузы», автор книги «Мы проиграли!», редактор книги о «Ленте.ру»

Сколько себя помню, мне всегда было страшно. Я встречал людей, которые выглядели бесстрашными. Мне трудно сравнить ощущения. Я не могу заглянуть к ним в голову. Но мне кажется, что во мне просто больше страха, чем в других людях. Когда-то, когда мне было 20 лет, мне казалось, это весело и прикольно: сталкиваться со своими страхами, преодолевать их, я был уверен, что где-то есть точка, после которой наступит какое-то счастье, какой-то дзен. Он никогда не наступит. Либо тебе хорошо вместе с этими страхами, либо ты просто никогда не будешь счастлив.

Недавно я подумал: страх — это не так уж и плохо. Он помогает тебе быть начеку, помогает осторожнее пройти через опасные ситуации. Я больше не ненавижу себя за то, что я боюсь. Наверное, мой страх помогает выжить и мне, и организации, в которой я работаю.

Я ничем не могу помочь людям, которые работают с нами внутри России. Могу найти адвоката, но, как сейчас говорят, это паллиативная адвокатская помощь. Адвокат следит, чтобы не было откровенного произвола, чтобы тебя не били в СИЗО. Со страхом за коллег я научился жить: в конце концов, они журналисты и понимают, что может с ними произойти. Куда более тяжелая ситуация — наши близкие в России, которые серьезно рискуют, хотя никакого отношения к журналистике не имеют.

В поисках ответов я знакомился с опытом людей, которые занимаются активизмом, политической борьбой — у них ситуация гораздо жестче, там практически всегда высокие риски для близких. Так вот, мне кажется, для таких людей принципиально важно быть в согласии с собой. Ты должен выбирать свой путь, свою собственную веру. Иначе тебя просто не будет — и твоим близким легче не станет, если ты себя предашь. Кажется, невозможно делать эту работу, если у тебя нет стопроцентной веры в свое дело. Но я самый большой скептик в отношении журналистики, какого только можно себе представить. Я все время сомневаюсь, что это нужно делать.

Это объяснение позволяет убедить себя, что выбора на самом деле нет — или если он есть, то это правильный выбор. Но это фиговое объяснение, оно не избавляет от чувства вины. У меня нет ответа, как из него можно выкарабкаться. Думаю, никак, это просто цена нашей работы.

Например, я понимаю, сколько вреда, помимо пользы, приносит журналистика. И я понимаю, как часто мы делаем нашу работу недостаточно хорошо. Недостаточно стараемся, недостаточно точно рассказываем важные истории. Иногда после публикации жизнь человека меняется необратимо. Не всегда понятно, все ли ты сделал правильно. Самое неприятное, когда понимаешь: нет, не все.

Я завидую людям, которые могут сказать: «Я занимаюсь этой работой, потому что верю в журналистику. Взрослые люди должны обладать всей полнотой информации, чтобы совершать осознанный выбор». Не думаю, что люди читают новости, чтобы совершать осознанный выбор. Скорее потому, что это один из видов развлечения. Для нас — нет, для них — да.

Ощущение ясности жизни, избавления от этой экзистенциальной сложности — единственная причина, почему мы продолжаем делать эту работу. В ситуации смертельной угрозы живется гораздо проще. В этих обстоятельствах у тебя есть какая-то природная программа выживания. Ты мобилизуешься — и все становится черно-белым, очень простым. Многим людям нравится такое состояние, потому что это помогает отключиться от реальной жизни. Реальная жизнь гораздо сложнее ситуации выживания. Думаю, многие, кто занимаются журналистикой, активизмом, какими-то опасными профессиями, делают это, потому что это проще, чем жить нормальную сложную жизнь.

В 2021 году, когда «Медузу» объявили «иностранным агентом», мы сказали сотрудникам: ребята, было весело, но продолжать это невозможно. В России больше невозможно заниматься журналистикой, это запретная профессия. Очень легко было просчитать, что случится дальше. Дальше — только жизнь после смерти. Двери, которые ты раньше открывал с ноги, закроются на сто замков. Сотрудников начнут преследовать. Мне не хотелось в этом участвовать. Но мы не закрыли «Медузу», потому что команда не была к этому готова. И сами мы тоже не были к этому готовы.

А в 2022-м, когда мир вокруг нас развалился, я понял: здесь и сейчас мы очень нужны. Это было самое важное время в моей профессиональной жизни — 2022 год. Если бы мы в 2021-м поверили в свои надежные расчеты, в 2022-м не было бы той спасительной работы, которая помогла нам не обрушиться внутрь себя вместе с Россией и со всем миром. Конечно, после 2022 года все поменялось. Мы делаем другое издание — уже не для на широкой публики, а для людей с высокой внутренней мотивацией читать новости.

Профессионально и по-человечески мне все же интереснее те, кто оказался в изоляции, те, кто заперт в ситуации авторитаризма и знает это. Эти люди все менее заметны. Но наша работа учит замечать людей, которые попали в самое уязвимое положение.

Кстати, это причина, почему я люблю журналистику: одна из ее больших идей — внимание к тем, у кого нет голоса, кто чувствует себя чужим. Правда, журналистика обычно сосредоточена на каких-то конкретных проблемах, общественных язвах. Но мне кажется, иногда проблема в том, что человек просто другой. У него какое-то другое представление о себе и мире. В конце концов ты понимаешь, что ты и сам такой, другой, что, помогая таким людям, ты занимаешься в том числе собой.